— Складывается ощущение, что все эти проблемы связаны исключительно с устройством российской науки. Как она должна быть устроена, чтобы новаторское не обязательно становилось маргинальным?
— Я не знаю, как организационно должна быть устроена наука, чтобы оставаться результативной… У нас была отличная историческая наука где-то до середины 1920-х годов. До этого времени у ученых сохранялась свобода передвижений — а это и общение с иностранными коллегами, и возможность заказать любые книги, и учеба за границей, и археологические экспедиции. Как следствие, наши ученые ничем не отличались от своих зарубежных коллег, это было единое пространство обмена информацией. На протяжении последующих десятилетий ситуация с наукой в СССР только ухудшалась: в командировки и на конференции могли ездить считанные единицы. И это мы еще ничего не сказали про последствия Великой Отечественной войны, когда погибли очень многие ученые и вчерашние студенты, о борьбе с космополитами, о разрыве поколений, об общем падении культуры и образования.
И даже о влиянии марксизма-ленинизма на историческую науку мы еще ничего не сказали, хотя все эти составные элементы нужно учитывать, говоря об истории нашей науки. Отрыв советской науки от мировой, невозможность следить за новыми публикациями, за научной дискуссией, тем более участвовать в ней, — это то зло, которое мы получили после 1917 года. Все стало потихоньку возвращаться на круги своя после 1985 года. Но сами историки оказались уже настолько травмированы всеми предшествовавшими годами советской власти, что меняться оказались готовы далеко не все. Не все захотели (или смогли) вновь влиться в мировое научное сообщество. А ведь именно это и есть залог нормального функционирования ученого — иметь возможность общаться, работать в архивах, в библиотеках, в экспедициях. И на это должны выделяться достойные средства.
Ольга Тогоева, ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, доктор исторических наук
http://arzamas.academy/materials/437
— Я не знаю, как организационно должна быть устроена наука, чтобы оставаться результативной… У нас была отличная историческая наука где-то до середины 1920-х годов. До этого времени у ученых сохранялась свобода передвижений — а это и общение с иностранными коллегами, и возможность заказать любые книги, и учеба за границей, и археологические экспедиции. Как следствие, наши ученые ничем не отличались от своих зарубежных коллег, это было единое пространство обмена информацией. На протяжении последующих десятилетий ситуация с наукой в СССР только ухудшалась: в командировки и на конференции могли ездить считанные единицы. И это мы еще ничего не сказали про последствия Великой Отечественной войны, когда погибли очень многие ученые и вчерашние студенты, о борьбе с космополитами, о разрыве поколений, об общем падении культуры и образования.
И даже о влиянии марксизма-ленинизма на историческую науку мы еще ничего не сказали, хотя все эти составные элементы нужно учитывать, говоря об истории нашей науки. Отрыв советской науки от мировой, невозможность следить за новыми публикациями, за научной дискуссией, тем более участвовать в ней, — это то зло, которое мы получили после 1917 года. Все стало потихоньку возвращаться на круги своя после 1985 года. Но сами историки оказались уже настолько травмированы всеми предшествовавшими годами советской власти, что меняться оказались готовы далеко не все. Не все захотели (или смогли) вновь влиться в мировое научное сообщество. А ведь именно это и есть залог нормального функционирования ученого — иметь возможность общаться, работать в архивах, в библиотеках, в экспедициях. И на это должны выделяться достойные средства.
Ольга Тогоева, ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, доктор исторических наук
http://arzamas.academy/materials/437
