капибара
Читаю:
Пушкин был противником демократии. За два года до смерти в заметке «Об истории поэзии Шевырева» Александр Сергеевич писал: «...Франция, средоточие Европы... Народ властвует в ней отвратительною властию демократии».
Думаю, что — действительно так написал? Нашёл первоисточник — это, в самом деле, неизданная рецензия на книгу "История поэзии" Шевырева. Это был суровый 1836-й год, мы писали в "Современник" про всё, что движется.
«ИСТОРИЯ ПОЭЗИИ» С.П. ШЕВЫРЕВА
«История поэзии» явление утешительное, книга важная!
Россия по своему положению, географическому, политическому etc. есть судилище, приказ Европы. — Nous sommes les grands jugeurs. Беспристрастие и здравый смысл наших суждений касательно того, что делается не у нас, удивительны — примеры тому.
Критика литературная у нас ничтожна: почему? Потому, что в ней требуется не одного здравого смысла, но и любви и науки. — Взгляд на нашу критику — Мерзляков — Шишков — Дашков — etc.
Шевырев при самом вступлении своем обещает не следовать ни эмпирической системе французской критики, ни отвлеченной философии немцев (стр. 6—11). — Он избирает способ изложения исторический — и поделом: таким образом придает он науке заманчивость рассказа.
Критик приступает к истории западных словесностей.
В Италии видит он чувственность римскую, побежденную христианством — обретающую покровительство религии — воскресшую в художествах, покорившую своему роскошному влиянию строгий кафолицизм и снова овладевшую своей отчизною.
В Испании признает он то же начало — но встречает мавров, и видит в ней магометанское направление (?).
Оставляя роскошный юг, Шевырев переходит к северным народам, рабам нужды, пасынкам природы.
В туманной Англии видит он нужду, развивающую богатство, —, промышленность, труд, изучение — литературу без преданий etc., вещественность.
В германских священных лесах открывает он уже то стремление к отвлеченности, к уединению, к феодальному разъединению, которые и доныне господствуют и в политическом составе Германии, и в системах ее мыслителей, и при дворах ее князьков, и на кафедрах ее профессоров.
Франция, средоточие Европы, представительница жизни общественной, жизни все вместе эгоистической и народной. — В ней наука и поэзия — не цели, а средства. — Народ (der Herr Omnis) властвует со всей отвратительной властию демокрации. — В нем все признаки невежества — презрение к чужому, une morgue pétutante et tranchante) etc.
Девиз России: Suum cuique.
Читаю комментарии:
Заметки Пушкина об «Истории поэзии» представляют собою конспект первой главы книги Шевырева (стр. 1—36), которому предшествуют лишь несколько строк собственных суждений рецензента о России как «судилище Европы» и о «ничтожестве» нашей литературной критики. Пушкину, а не Шевыреву, принадлежит и резкая формулировка предпоследнего абзаца: «Народ (der Herr Omnis) властвует со всей отвратительной властью демокрации. В нем все признаки невежества» и пр.
Пушкин был противником демократии. За два года до смерти в заметке «Об истории поэзии Шевырева» Александр Сергеевич писал: «...Франция, средоточие Европы... Народ властвует в ней отвратительною властию демократии».
Думаю, что — действительно так написал? Нашёл первоисточник — это, в самом деле, неизданная рецензия на книгу "История поэзии" Шевырева. Это был суровый 1836-й год, мы писали в "Современник" про всё, что движется.
«ИСТОРИЯ ПОЭЗИИ» С.П. ШЕВЫРЕВА
«История поэзии» явление утешительное, книга важная!
Россия по своему положению, географическому, политическому etc. есть судилище, приказ Европы. — Nous sommes les grands jugeurs. Беспристрастие и здравый смысл наших суждений касательно того, что делается не у нас, удивительны — примеры тому.
Критика литературная у нас ничтожна: почему? Потому, что в ней требуется не одного здравого смысла, но и любви и науки. — Взгляд на нашу критику — Мерзляков — Шишков — Дашков — etc.
Шевырев при самом вступлении своем обещает не следовать ни эмпирической системе французской критики, ни отвлеченной философии немцев (стр. 6—11). — Он избирает способ изложения исторический — и поделом: таким образом придает он науке заманчивость рассказа.
Критик приступает к истории западных словесностей.
В Италии видит он чувственность римскую, побежденную христианством — обретающую покровительство религии — воскресшую в художествах, покорившую своему роскошному влиянию строгий кафолицизм и снова овладевшую своей отчизною.
В Испании признает он то же начало — но встречает мавров, и видит в ней магометанское направление (?).
Оставляя роскошный юг, Шевырев переходит к северным народам, рабам нужды, пасынкам природы.
В туманной Англии видит он нужду, развивающую богатство, —, промышленность, труд, изучение — литературу без преданий etc., вещественность.
В германских священных лесах открывает он уже то стремление к отвлеченности, к уединению, к феодальному разъединению, которые и доныне господствуют и в политическом составе Германии, и в системах ее мыслителей, и при дворах ее князьков, и на кафедрах ее профессоров.
Франция, средоточие Европы, представительница жизни общественной, жизни все вместе эгоистической и народной. — В ней наука и поэзия — не цели, а средства. — Народ (der Herr Omnis) властвует со всей отвратительной властию демокрации. — В нем все признаки невежества — презрение к чужому, une morgue pétutante et tranchante) etc.
Девиз России: Suum cuique.
Читаю комментарии:
Заметки Пушкина об «Истории поэзии» представляют собою конспект первой главы книги Шевырева (стр. 1—36), которому предшествуют лишь несколько строк собственных суждений рецензента о России как «судилище Европы» и о «ничтожестве» нашей литературной критики. Пушкину, а не Шевыреву, принадлежит и резкая формулировка предпоследнего абзаца: «Народ (der Herr Omnis) властвует со всей отвратительной властью демокрации. В нем все признаки невежества» и пр.
05.10.2016 в 10:28
05.10.2016 в 10:28
05.10.2016 в 10:30
05.10.2016 в 11:24
По-всякому гниёт, 170 лет как сгнить не может, паскуда.
05.10.2016 в 11:32
...обратимся к делу. Шевыреву ты можешь послать экземпляров сколько он ни востребует, для продажи в Москве. На это<го> человека можно положиться. У него точность, как у банкира. Он так выгодно выпродал все мои находившиеся у него книги, так изворотливо выплатил все мои долги, не оставив меня в неведении даже в последней копейке моих денег, что наиаккуратнейший банкир ему бы подивился.
// Гоголь – Плетневу П. А., 30 ноября (12 декабря) 1846