[quirischa]

Корней Чуковский — о набоковской лжи

* * *

Соня [Роман Гринберг*]  — Корнею Чуковскому, 24 декабря 1966 года

* Роман Гринберг — издатель нью-йоркского русскоязычного литературного альманаха «Воздушные пути», выходившего в 1960–1967 годах. В нем впервые были опубликованы «Поэма без героя» Анны Ахматовой, запись суда над Иосифом Бродским и пр. Гринберг начал перепи­сываться с Чуковским, подписываясь «Соней Г.», в 1964-м году. Их оживленная переписка, затрагивавшая самые разные, но прежде всего литературные темы, длилась три года; Чуковскому в то время было уже за 80. Сам Чуковский называл Соню «милой» и «загадочной»; при жизни писателя мистификация Гринберга разгадана не была. Инкогнито «Сони» впервые было раскрыто в нью-йоркском «Новом журнале» в 1976-м году, со слов вдовы издателя.

На днях Владимир Владимирович прислал мне новое, исправленное издание своих автобиографических воспоминаний. Как обычно, перед тем как прочесть, вернее — перечесть их, я просмотрела в индексе знакомые мне имена. Против Вашего имени — Чуковский — автор указывает на стр. 254, смотреть Корнейчук, и там я прочла интересную историю о Вашей поездке в Англию в 1916 году в качестве члена специальной группы. Он сообщает следующее: «Там был официальный банкет под председательством сэра Эдварда Грея и забавное интервью с королем Георгом V, у которого Чуковский, enfant terrible группы, добивался узнать, нравятся ли ему произведения Оскара Уайльда — „ди ооаркс оф Оалд“. Король, не отличавшийся любовью к чтению и сбитый с толку акцентом спрашивавшего, ответил в свою очередь вопросом, нравится ли гостю лондонский туман (позже Чуковский торжественно цитировал это как пример английского ханжеского замалчивания писателя из‑за аморальности его личной жизни)». Как это занимательно! Я не знала, что Ваш интерес к литературе так велик, что вы были способны взрывать правила дворцового этикета. Искренние мои поздравления по этому поводу.

Корней Чуковский — Соне [Роману Гринбергу], январь 1967 года

Соня, милая Соня!

<…> Выдержку из воспоминания Вашего друга я получил и никак не могу представить себе, зачем и над чем он глумится. Действительно. У меня не было гувернеров, какие были у него, и английский язык я знаю самоучкой. Он был барин, я был маляр, сын прачки, и если я в юности читал Суинберна, Карлейла, Маколея, Сэмюэля Джонсона, Хенри Джеймса, мне это счастье далось в тысячу раз труднее, чем ему. Над чем же здесь смеяться? Выдумку о том, будто я в Букингэмском дворце обратился к королю Георгу с вопросом об Уайльде — я считаю довольно остроумной, но ведь это явная ложь, клевета. Конечно, это не мешает мне относиться ко многим его произведениям с любовью, радоваться его литературным успехам, — 65 лет литературной работы приучили меня не вносить личных отношений в оценку произведений искусства, но я уверен, что никто из знающих меня не поверит злому вымыслу знаменитого автора.

Соня [Роман Гринберг] — Корнею Чуковскому, 11 февраля 1967 года

Дорогой Корней Иванович,

я нахожу набоковскую ложь отвратительной и собираюсь написать ему об этом, процитировав в своем письме Ваши слова. В самом деле, выдумать, как французы говорят, сплошную неправду о живом человеке — какая безвкусица! И это не первый раз случается с ним…

Корней Чуковский — Соне [Роману Гринбергу], 22 апреля 1967 года

Относительно Влад. Влад-ча: люди, прочитавшие его мемуары (я не читал их), пишут мне с удивлением, с возмущением по поводу его строк обо мне: видят здесь чуть не пасквиль. Но я вскоре поостыл и думаю, что в то время — 1915–1916 годах — во мне было, очевидно, что-то, что дало пищу его анекдоту. Самый анекдот — выдумка, но возможно, что он верно отразил то неуважительное чувство, которое я внушал окружающим. Я был очень нескладен: в дырявых перчатках, не умеющий держаться в высшем обществе — и притом невежда, как все газетные работники, — невежда поневоле, самоучка, вынужденный кормить огромную семью своим неумелым писанием. Отец же Вл[адимира] Вл[адимировича] был человек очень высокой культуры. У него была особая игра: перечислять все имена героев Диккенса — чуть ли не триста имен. Он соревновался со мною. Я изнемогал после первой же сотни. Мы в шутку состязались в знании всех романов А. Беннета. Он и здесь оказывался первым: назвал около двух десятков заглавий, я же читал всего восемь. Я всегда относился к нему с уважением и любовно храню его немногие письма и дружеские записи в «Чукоккала». Сейчас прочитал статью о «Pale Fire» в anniversary issue of the Tri-Quarterly и «Comments on Eugene Onegin» в Slavic Review XXIV, 4 декабря 1965 года, — и решил свою статью положить на ту полку, где хранятся мои posthumous writings.

Соня [Роман Гринберг] — Корнею Чуковскому, 7 мая 1967 года

Относительно Набокова: после того как я написала ему насчет его выдумки относительно Вашей поездки в Лондон вместе с его отцом, он в ответ просил меня передать Вам, что его сын вырос на вашем «Крокодиле» и «Мойдодыре». Мне кажется, что он чувствует себя очень неловко, будучи уличенным.

Из дневника Корнея Чуковского, 8 ноября 1967 года

Я вспомнил Влад. Влад. Набокова — когда он был мальчиком — балованным барчуком. Я пришел к ним — к его отцу — он жил в особняке на Б. Морской. Я, полунищий литератор, обремененный семьей, пришел по его приглашению, и как высокомерно взглянул на меня юный миллионер! И сразу заявил, что ему гораздо дороже и ближе, чем я, — Валериан Чудовский, кропавший в «Аполлоне» какие-то претенциозные статейки.

arzamas.academy/mag/255-nabokov